ДАМА-ТРАУР. САЛТЫЧИХА И ДРУГИЕ.

Своеобразные русские обычаи никогда не давали покоя приезжим иностранцам. Некий Иоганн Бакларус рассказывал, что немецкий купчина взял в жены русскую женщину, содержал ее в достатке, баловал подарками, не скупился на ласки. Жена же ходила невеселая, хмурая и все только вздыхала. Удивленный муж не мог понять, о чем она горюет, На все уверения в любви молодая жена отвечала: «Где уж там любите! Никаких я знаков любви вашей доселе не видывала… » Вконец озадаченный немец обнял супругу, умолял простить, если ненароком, без умысла обидел ее. Заливаясь слезами, безутешная красавица призналась, что ни на что не может пожаловаться, вот только побоев от мужа не видела, а какая же это любовь, коли руки хозяйской не знает… Пораженный немец испробовал эту моду и даже вошел во вкус, после чего жена стала отвечать ему самым искренним чувством. Вот уж, действительно, «Бьет — значит любит»!

Муж жену бьет. Русский лубок

В русской истории сохранилось немало примеров сексуального насилия и сумасбродств. Знаменитый Абрам Петрович Ганнибал (ок.1697-1781), прадед А.С.Пушкина, женился на молоденькой гречанке Евдокии Диопер против ее воли. Арап Петра Великого далеко превзошел Отелло: по подозрению в измене «бил несчастную смертельными побоями необычно» и много лет держал ее «под караулом» в холодном погребе, вздергивал на дыбу и хлестал плетью.

 

Портрет Абрама Петровича Ганнибала (предположительно)

Граф Петр Александрович Румянцев-Задунайский был настолько занят своей полководческой карьерой, что запретил своей супруге Екатерине Михайловне показываться ему на глаза. Более десяти лет они общались только по переписке. Естественно, что в скором времени графиня дошла до полного умоисступления. Она впала в агрессивное состояние, вымещала досаду на слугах и детях…

О болезненном сладострастии жены генерал-фельдмаршала Н.И.Салтыкова Натальи ходили самые невероятные слухи. Утверждали, что она была плешива и потому всегда носила парик. Скрывать недостаток внешности, а также удовлетворять ее похоть, помогал крепостной парикмахер, которого Салтыкова держала в железной клетке у себя в спальне. Несчастный годами не видел людей, почти совсем одичал и разучился разговаривать. Однажды, полусумасшедший парикмахер ускользнул из клетки, которую графиня забыла запереть. Он прихватил пару париков и выбежал на улицу, где его задержала полиция. В участке парикмахер ничего не мог толком объяснить и пытался одеть парик на дежурного офицера. Только по бриллиантовой звезде, пришпиленной к ночной рубашке, удалось установить личность неизвестного. Скандал поспешно замяли…

Русские баре в провинциальной глуши тоже утешались как умели. Сельский священник в «Русской старине» припоминает: «Пойдет, бывало, Н. И-ч поздно вечером по селу любоваться благоденствием своих крестьян, остановится против какой-нибудь избы, посмотрит в окно и легонько постучит пальцем. Стук этот хорошо был известен всем; постучит, и сию минуту красивейшая из семьи выходит к нему». Другой помещик всякий раз, как приезжал в свое имение, тотчас же спрашивал у управляющего список крестьянских девушек-невест. «Барин брал себе каждую девушку дня на три-четыре в услужение. И как только список кончался, уезжал в другую деревню. И это из года в год».

Один генерал наезжал к себе в вотчину ненадолго, «но бывало сейчас напроказит». Все в округе знали, что он вызывал к себе в спальню девушек, но не насиловал, а заставлял сечь себя розгами. Барин развлекался в течение нескольких лет и «перепортил» таким образом половину молодых баб в деревне. Одна из его жертв так сильно перепугалась, что мучилась тяжкими воспоминаниями даже выйдя замуж. Однажды свекровь в раздражении прикрикнула на нее: «Или и ты генерала секла? » Молодуха мгновенно упала, стала корчиться, изо рта появилась пена, а через несколько месяцев она уже лаяла собакой, куковала кукушкой и выговаривала на петушиный манер «сек, секу, высеку'».

Некий помещик Хвостов по ночам загонял жену в пруд и палил над ее головой из ружья, потому что несчастная страшно боялась темноты и выстрелов. Другая самодурка, помещица Потемкина из Калужской губернии, не могла приступить к трапезе, пока у нее на глазах не начинали истязать крепостных поварих…

Но особую известность заслужила , конечно, подмосковная помещица Дарья Николаевна Салтыкова (1730-1801). Современники говорили, что “она пострашнее Пугачева будет”. Душегубка и мучительница засекла насмерть, заморила голодом и холодом более сотни своих крестьян. Мало кто знает, что преимущественно это были молодые девушки, взятые в дом для услужения. Приписывать злодеяния одному лишь барскому самодурству было бы слишком поверхностно. Архивные материалы свидетельствуют, что личная жизнь Дарьи Салтыковой сложилась неблагоприятно, ее натура была подвержена неуправляемым страстям. Почти нет сомнений, что основным мотивом преступлений Салтыковой было неудовлетворенное половое влечение, стремление причинять физические страдания, т.е. то, что теперь принято называть садизмом.

В. Н. Пчелин. Салтычиха.

Дарья Салтыкова родилась в самом конце короткого царствования императора Петра II, в марте 1730 г. Ее почтенные родители — Николай Автомонович Иванов и Анна Ивановна Давыдова жили по заветам предков, ничем себя особенно не проявили, однако, и не опозорили. Дарья была их третьим ребенком. Достоверных сведений о ее детстве, воспитании, привычках и наклонностях не сохранилось. Однако, легко можно предположить, что картины крепостного быта глубоко запечатлелись в сознании девочки-подростка. Также совершенно определенно, что отсутствие образования восполнялось фанатическим богомольством.

Внешне Дарья была недурна собой, а по характеру — своенравна, неуживчива, истерична. Относительно неуравновешенности и капризов можно судить вполне твердо, ибо, несмотря на приданое, замуж девица вышла по тем временам довольно поздно — на двадцать первом году. Муж, ротмистр Глеб Алексеевич Салтыков связал жену родством с дворянской аристократией — Строгановыми, Головиными, Толстыми, Лазаревыми, Мусиными-Пушкиными, Голицыными, Нарышкиными. Однако, бравый ротмистр протянул в супружестве всего-то лет пять и без лишней помпы отошел в мир иной. Так завершился первый, относительно благополучный период ее жизни.

Овдовев в 1756 г., Дарья Салтыкова перебралась вместе с сыновьями Федором и Николаем в Москву, где проживала «в собственном доме, на Кузнецкой улице, в приходе церкви Введения пресвятой Богородицы, что на Сретенке» (Усадьба Д.Н.Салтыковой находилась между современной улицей Рождественкой и площадью Воровского, на месте дома № 19 по Кузнецкому мосту.) По сохранившимся воспоминаниям, обширная городская усадьба охранялась свирепыми голодными псами и пугала соседей недоброй славой. Молва приписывала хозяйке дела темные и жуткие: двадцатипятилетняя вдовушка, якобы, тешит свою плоть, а грехи замаливает покаяниями и посещением святых мест в Киеве.

Будто терзает она сенных девушек, собственноручно бьет их скалкой, вальком, плетью, утюгом палит на голове волосы, раскаленными щипцами рвет уши, обливает кипятком. По ее наущению зверствуют конюхи и гайдуки: бьют без милосердия батожьем, кнутами, комлевыми розгами. Наказание назначается за любой мелкий проступок: нечистое мытье полов, плохую стирку платьев или другой недосмотр по хозяйству. До слуха мирных обывателей не раз доносились истошные вопли Салтычихи: «Бейте до смерти! Я сама в ответе и никого не боюсь, хотя от вотчин своих отстать готова. Никто мне ничего сделать не может»‘.

 

 

Салтычиха за «работой». Лубочная картинка 19 века

Пользуясь родственными связями и имея в присутственных местах «за свои подарки милостивцев», Дарья Салтыкова действительно никого и ничего не боялась. Жалобщикам выговаривала дерзко и откровенно: «Сколько вам не доносить, мне начальство ничего не сделает». Так оно и было. Доносчик Нефедьев, наказанный кнутом, отправлен в ссылку, два других правдоискателя — Федор Сомин и Федот Богомолов, по просьбе хозяйки, предоставлены ей же. Последнего она упрятала в подмосковную вотчину, село Троицкое, где и держала в кандалах под стражей. Только летом 1762 г. дворовым людям Савелию Мартынову и Ермолаю Ильину удалось подать жалобу восшедшей на престол Екатерине II.

Недосмотрела Салтычиха. Может быть, это произошло еще и потому, что как раз в этот момент она переживала серьезную личную драму. Дарье Николаевне шел тридцать третий год, восемь последних лет она вдовела, а натура у нее была поистине необузданная. Как сообщали доносчики, Салтыкова «жила беззаконно с обретающимся у межевания земель капитаном Николаем Андреевичем Тютчевым». Перед великим постом 1762 г. коварный капитан начал вдруг сватать девицу Панютину, «жившую за Пречистенскими воротами, у Земляного города, близ бывших Левшинских бань».

Не в характере Дарьи Николаевны было прощать измену, Она задумала отомстить неверному возлюбленному, а заодно и его невесте. По ее приказу конюх Савельев 12 и 13 февраля 1761 г. купил пять фунтов пороху, из которого с примесью серы сделал состав, завернул все в пеньку, заготовил труту, «чтобы подоткнуть под застреху». Однако, дело дважды проваливалось из-за трусости подосланных террористов. Тогда Салтычиха устроила беспечным молодоженам засаду на пути к Москве, в собственной деревеньке Теплый Стан, и лишь случайность уберегла капитана Тютчева.

 

Пока разворачивались эти военные действия, неспешная телега имперского правосудия, наконец, выкатилась на исходную позицию. 1 октября 1762 г. Сенат обратился с запросом в Юстиц-коллегию, и та была вынуждена допросить Салтыкову. Результаты дознания потрясли даже видавших виды судейских чиновников: «Означенную вдову, яко оказавшуюся в смертных убийствах весьма подозрительною,.. во изыскании истины надлежит пытать». Императрица наложила на доклад высочайшее повеление: «Объявить Салтыковой, что все обстоятельства оного дела и многих людей свидетельства доводят ее до пытки, что с ней и действительно последует, если она не принесет чистосердечного признания». И далее: «.. .определить к ней искусного, честного жития и в божественном писании знающего священника на месяц, который бы увещевал ее к признанию.»

13 января 1764 г. Сенат и московская консистория поручили эту миссию Дмитрию Васильеву, священнику церкви Николая Чудотворца Явленного. Дьявол, видно, оказался сильнее, ибо уже 3 марта благочинный расписался в поражении: «Она, Салтыкова, по оному увещеванию чистосердечного признания, в совести своей не почувствовав, не принесла…»

Только после этого Дарью Салтыкову впервые серьезно потревожили: доставили в розыскную экспедицию, препроводили в застенок и продемонстрировали на другом подследственном, сколь жесток может быть процесс дознавания. Хруст костей и лужи крови не произвели на нее никакого впечатления. О последствиях неудачного эксперимента следователи сообщили начальству. а Салтыкову заключили под домашний арест. Прошло еще два месяца; следствие явно оказалось в тупике. Наконец, 17 мая 1764 г. шестой департамент полиции предпринял решительный поступок: провел повальный обыск в городской усадьбе и в селе Троицком.

Коллежский советник Степан Волков, руководивший расследованием в Москве, столкнулся с глухой стеной молчания. 94 человека из ста опрошенных отказались дать показания или сослались на неведение. Тем не менее, приходской поп вспомнил, что как-то летом к нему приходила одна из крепостных Салтыковой и со слезами рассказывала о своей двенадцатилетней дочери, которую взяли в услужение в господский дом: «Там ее бьют, морят голодом, и будет ли жива — неизвестно…». Две свидетельницы рассказывали, что Дарья Салтыкова запирала голых баб в пустую избу и морила голодом по двое суток. Солдат Коломенского полка Минай Болотов утверждал, будто барыня исщипала и забила до смерти жену его двоюродного брата. Церковный служка божился, что летом 1762 г. видел на съезжем дворе тело мертвой женщины: «на спине у ней были великие раны, причем во всеуслышанье заявлялось, что убитую доставили из дома Салтыковой». Из восемнадцати соседских холопов, четверо показали, что в разное время видели сквозь забор людей бритых и в колодках, употреблявшихся в таком виде для работы. Пятеро доподлинно слышали крики избиваемых и голос самой Салтычихи: «Бей больше!», хотя кого били не знают. Девять опрошенных заявили, что они видели в зимнее время стоявших на снегу голых мужчин и женщин с явными следами побоев.

Между тем, надворный советник князь Дмитрий Цицианов работал в селе Троицком. Здесь также 114 человек уклонились от показаний, однако, и то, что удалось узнать, леденило кровь. 43 человека припомнили жалобы крестьян на жестокие избиения. Священник и дьякон сообщили следователю, что барыня «жизнь свою продолжала в худом состоянии и к людям своим строгость употребляла, наказывала их жестоко». Три года назад, говорили они, везли летом через их деревню мертвую девку: кожа с рук и ног сошла, волосы на голове выдраны. Потом оказалось, что убитой была Фекла Герасимова. Вначале она, вместе с другими девками, была сечена за небрежное мытье полов, после чего барыня потребовала ее к себе в горницу. Хотя Герасимова «от сечения уже и ходить на ногах не могла, но помещица била ее еще скалкою. После побоев тех Герасимова находилась чуть жива; и волосы у нее были выдраны, и голова проломлена, и спина гнила».

Староста села Троицкое Иван Михайлов, который прежде скрывал подобные случаи, повез мертвое тело в Москву, в губернскую канцелярию. Труп осмотрел лекарь Федор Смирнов и зафиксировал «на том теле — на плечах и спине — синие знаки и опухоль, на пояснице и крестце раны, голова и левый висок и глаз в разных местах пробиты и сини».

Лишь с этого момента, т.е. с конца октября 1765 г., следствие развернулось по-настоящему. Повальный обыск открыл для правосудия множество страшных фактов. У Елены Тимофеевой был «нос расшиблен и голова проломлена». Крепостных Екатерину и Наталью Шавкуновых Салтычиха истязала раскаленным утюгом, а потом приказала конюху Артамону, бывшему мужу обеих несчастных, добить их батожьем. Кнутобойцы вскоре превратились в основных исполнителей злой воли барыни. Она натравливала их на дворовых девок, заставляла насиловать и терзать их. Конюх Ильин предал поруганию одну за другой трех своих жен, сам участвовал в их убийстве. После нескольких лет малодушного соучастия Ильин, наконец, раскаялся и донес на барыню в полицию.

Если удавалось уговорить священника Иванова, убитых хоронили в Москве, если нет — отвозили в Троицкое. В этих случаях тела отправляли, как правило, по ночам, прикрывая их соломой или тряпьем. Сельский поп тоже иногда пытался воспротивиться, тогда Салтыкова приглашала его к себе для улаживания щекотливого вопроса. Чаще всего она добивалась согласия, либо приказывала хоронить где-нибудь в лесу или ином укромном месте.

Заключение Юстиц-коллегии по совокупности содержало обвинение в убийстве 75 человек обоего, преимущественно женского пола. В результате Д.Н.Салтыкову признали положительно виновной в 38 случаях, оставили в подозрении на убийство 26 человек, оправдали в одном случае, установили непричастность к смерти 10 человек. Хотя досужие сплетники приписывали злодейке людоедство (употребление на жаркое женских грудей и прочее), в деле нет никаких указаний на этот счет. Но оно и без того содержало столько вопиющих фактов, что произвело в обществе необыкновенное возмущение.

Дело подмосковной помещицы стало сенсацией и главной притчей во языцах. Тем не менее, Салтыкова твердо стояла на своем и упорно отрицала все обвинения. Протоколы Юстиц-коллегии сохранили записанные с ее слов показания: «Такая-то женка или девка была ль в ее доме, о том она за всегдашнею головною болезнью и оттого беспамятством — не упоминает, и где те бабы или девки ныне имеются и в живых ли — о том она сказать и показать не может, и тех девок и женок она не бивала и бить никому не приказывала». На разные лады утверждалось: «И те жены и девки живы ль или померли, — она не ведает, а хотя, может быть, и померли, но по воле Божьей, а она Салтыкова, их никогда не бивала и людям своим бить не приказывала и от ее побоев они не умирали…» «Такая-то женка или девка вдруг занемогла и пришла в беспамятство и была уже без языка, отчего поп не исповедал, а после умерла».

Причины столь упорного запирательства понятны. Связи Салтыковой были велики, средства достаточны, а надзор, по-началу, не отличался строгостью. Следствие растянулось на шесть лет, за это время Салтычиха обзавелась весьма влиятельными радетелями. К делу был причастен целый ряд официальных лиц: действительный статский советник полицмейстерской канцелярии Молчанов, надворный советник Вельяминов-Зернов, прокурор Хвощинский, актуарис Пафнутьев, секретарь московского сыскного приказа Яров…

В одно из посещений Молчанов получил от Дарьи Николаевны 120 рублей, затем не погнушался принять двадцать возов сена, за что выдал сопровождающему чарку водки. Про Ивана Ярова люди говорил, что он бывал у барыни запросто и «имел хождение по всем ее делам». В Преображенской слободе крепостные Салтыковой «безденежно строили Ярову нехудую домину». Едва на нее подавался очередной донос, государев человек тут же задаривался деньгами и продуктами: свиными тушками, коровьим маслом, гусями, утками, ржаной мукой, овсом, буряками и сеном. Чиновника Михайловского Салтыкова снабжала в разное время продуктами и деньгами, Вельяминову-Зернову посылала на Ордынку овса восемь четвертей, а прокурору Хвощинскому — муку и сена пятнадцать возов. Не оставались без внимания и другие. Так что, уверенность Салтычихи в своей безнаказанности возникла не на пустом месте.

Последнее слово оставалось за императрицей Екатериной II, которая стояла перед трудным выбором: с одной стороны, надо было примерно наказать порок, а с другой — учитывать, что Салтыкова принадлежала к самому родовитому дворянству, опоре государственного правления. Однако, доводы обвинения были столь тяжки и неопровержимы, что восторжествовал закон. Высочайший указ Сената от 2 октября 1768 г. подвел черту затянувшейся драмы. Поддерживая гласность, просвещенная государыня повелела сделать «особую публикацию» и довести ее до сведения москвичей. Но жители белокаменной и без того были возбуждены сверх меры.

В субботу, 17 октября 1768 г. на Красной площади выстроили высокий эшафот, посредине которого воздвигли столб с тремя цепями. На следующий день выпал первый в том году снег. Толпы горожан порядком помесили грязь, добираясь до центра. «Позорище» началось в двенадцатом часу…

Вот как его описывает один из очевидцев: «Прежде шла команда гусар, потом везена была на роспусках, в саване Дарья Николаевна Салтыкова, во вдовстве, людей мучительница, по сторонам которой сидели с обнаженными шпагами гренадеры. И как привезена была к эшафоту, то, сняв с роспусков, взвели и привязали цепями ее к столбу, где стояла она около часу; потом, опять посадив на роспуски, отвезли в Ивановский девичий монастырь, в сделанную для ней, глубоко в земле аршина в три, покаянную, коя вся в земле и ниоткуда света нет. Оная в железах, и никого к ней, кроме одной монахини и караульного, допускать не ведено; да и им тогда только ходить к ней, когда есть принести должно будет, и то при свече, а как поест, то опять огонь погасить и во тьме оставить; а когда будет церковное пение, то допускать ее к церковному окну, к коему по обыкновенным у ходов ступеням всходить должна; и быть ей ведено до смерти…

А во время ее у столба привязи, надет был на шее лист с напечатанными большими литерами: Мучительница и душегубица. А как ее увезли, то после биты были кнутом и клеймены люди ее и поп: поп за то, что он замученных ею хоронил, а людей — дворецкого, который в особливой милости был, и кучера, что убитых валил, и других, чем и кончилось сие позорище. Что касается народа, то нельзя поверить, сколько было оного: почти ни одного места не осталось на лавочках, на площади, крышах, где бы людей не было; а карет и других возков — несказанное множество, так что многих передавили и карет переломали довольно. Пищу ж ей велено давать обыкновенную монашескую, и лишена имени, дворянства и отцовской и мужеской фамилии…»

Ивановский монастырь, под соборной церковью которого вырыли «покаянную землянку» для Салтычихи, был основан около конца 15 — начала 16 в.в., «в старых садах, под бором, что на Кулишках». Полагают, что его заложили в честь рождения Ивана Грозного. Монастырь служил не только усыпальницей и местом обитания монахинь. В его стенах издавна содержались опальные, жившие под строгим надзором. Сюда заключили насильно постриженную и разлученную с супругом в 1610 г. царицу Марию Шуйскую. Здесь же умерла в 1620 г. вторая жена Ивана Ивановича Прасковья Соловая. В монастыре содержались мнимые сумасшедшие, секретные арестантки, раскольницы, политические авантюристки, представлявшие угрозу самодержавию. Все они тщательно охранялись, жили изолированно в каменных мешках, что окружало обитель таинственным и мрачным ореолом.

 

В земляном склепе Дарья Салтыкова провела долгих одиннадцать лет. В 1779 г. ее перевели в тесную келью, пристроенную к боковой стене храма. Единственный человек, с которым она общалась, был солдат-инвалид, подававший ей грубую пищу сперва в окно, а потом уж и прямо в койку… Злые языки утверждали, будто Салтычиха родила даже от своего караульного ребеночка. Вряд ли это соответствует действительности, ибо в последние годы ее жизнь происходила у всех на глазах.

Со временем контроль за узницей ослаб и возле железной монастырской решетки часто собиралась толпа любопытных. Они пытались заговаривать с заключенной, выкрикивали обидные замечания, делали непристойные жесты. Не утратившая барских замашек Салтычиха ругалась на чем свет стоит, плевала в лица зевак, старалась достать до них палкой сквозь частокол прутьев. Очевидцы, видевшие «душегубицу» в конце 18 столетия, утверждали, что она сильно располнела, а по движениям и разговору, казалось, утрачивала рассудок… 27 ноября 1801 г. Дарья Салтыкова скончалась и была похоронена в Донском монастыре, рядом со своими предками.

 

Могила Салтычихи на кладбище московского Донского монастыря.